Каменный цветок

Человечество надеется, а его жертва отчаивается.
Багровые отблески в отсутствующих глазах.

 Мне снится, как я держу на руках котёнка. Как играю в пятнашки на лужайке. Мне снится, как папа катает меня на спине, как мама печёт свежие сладости, цветущая теплица. Эти сны совсем не похожи на те, что я вижу глубокой ночью или перед первыми лучами рассвета. Всякий раз, когда я сплю днём, меня поражает, насколько всё это странно. Я вижу вещи, о которых никогда не вспоминаю в моменты бодрствования, вижу сны о давно ушедших вещах - и тем не менее они почему-то остаются такими яркими.

 Прошло два года с тех дней, которые мне теперь снятся. Папы и мамы больше нет - они погибли в результате несчастного случая. Котёнок, может быть, и жив, но это уже точно не котёнок. А в аккуратном доме наверняка живёт какая-нибудь другая семья. Всё, что у меня осталось, - это Эмиль, мальчик, с которым я играла в пятнашки на лужайке. Он мой брат-близнец, единственный, кто оставался со мной все эти десять долгих лет.

 "Ты проснулась, Халуа?"

 "О, Учительница..." отвечаю я, поскольку её слова завладели моим вниманием. Тёплые воспоминания исчезли, и я больше не имею ни малейшего представления о том, что мне снилось.

 "Боже, ты вся в поту! Может, пора поменять плед на более лёгкое летнее одеяло?"

 Учительница вытаскивает из кармана носовой платок и вытирает пот с моих бровей и шеи. Затем она протягивает руку и легонько трясёт Эмиля, спящего рядом. "Проснись, Эмиль. Время особого угощения".

 "Что сегодня?" - спрашиваю я.

 "Печенье с алфавитом и какао", - отвечает она. Опять? Всегда либо алфавитное печенье, либо рисовые крекеры, либо бисквитное пирожное. Но, конечно, это же особое учреждение, здесь нет мамы, которая каждый день готовила бы какой-нибудь новый сюрприз. С моей стороны было глупо спрашивать об этом. Ведь дети любят перекусы, так что просто назовите это "особым угощением", и они будут счастливы, верно? Взрослые думают, что знают нас достаточно хорошо, а я уже давно научилась просто сидеть и играть роль ребёнка, которому легко угодить.

 Но, в отличие от меня, Эмиль по-прежнему ведёт себя как ребёнок. Как всегда, он с удовольствием раскладывает печенье на своей тарелке и ломает голову над тем, какое съесть первым. Наконец он выбирает одно, кладёт в рот и с удовольствием пережёвывает. Печенье нельзя назвать вкусовой сенсацией, но по тому, как Эмиль уплетает его, можно подумать, что оно такое же вкусное, как то, которое готовила мама. Это почему-то раздражает больше обычного, и я решаю отругать его по-сестрински.

 "Не играй с едой, Эмиль".

 "Да ладно тебе!"

 "Кроме того, ты неправильно собираешь это слово. В нём есть буква Е".

 В этом учреждении все занятия проводятся на японском, а не на нашем родном языке. На самом деле прошло уже более двух лет с тех пор, как мы в последний раз учились на родном языке, поэтому неудивительно, что у Эмиля начинает страдать правописание.

 "Вот, давай я исправлю", - говорю я, перекладывая печенье в форме буквы "Е" со своей тарелки на тарелку Эмиля. Его рот расплывается в широкой улыбке.

 "Ты замечательная сестра, Халуа".

 Учительница улыбается мне, держа кружку перед лицом. Во время нашего перекуса она всегда сидит и болтает с нами, попивая свой кофе. Она также ест вместе с нами, читает нам сказки на ночь и будит нас по утрам, как настоящая мама. "Знаете, - вдруг говорит она, - я была единственным ребенком, и я не могу не позавидовать вам двоим".

 Правда? Она серьёзно? Каждый скучный день в этом заведении проходит одинаково, а мы уже два года не выходили на улицу. Чему она может завидовать в такой ситуации?

 Это место просто странное. Я всегда любила читать, поэтому из рассказов знаю, что дети без семьи должны попадать в детские дома, и я также знаю, какими должны быть детские дома. Это большие, похожие на школу здания, в которых так много детей, что в каждой комнате стоят ряды кроватей, и все едят вместе в шумных столовых.

 В первом здании, где мы оказались, действительно было полно детей нашего возраста, мы действительно спали по шесть человек в комнате и ели вместе в большой столовой. Вероятно, это был настоящий детский дом, несмотря на то что дети в нашей комнате постоянно исчезали и заменялись новыми. Но в конце концов нас с Эмилем перевели в другое здание и дали отдельные комнаты. Тогда нам сказали, что это потому, что мы говорили на другом языке, но, вспоминая прошлое, в этом не было никакого смысла. Ведь мы уже знали немного японский, да и занятия здесь проходят не на нашем родном языке.

 О, а так называемые классы? Тоже странные. Они не похожи на те, что были в школе. Мы просто сидим перед машиной и отвечаем на вопросы без каких-либо уроков. Иногда занятия больше похожи на игры, чем на тесты, как будто мы просто развлекаемся. А ещё мы никогда не видели здесь других детей - только кучу взрослых в таких же белых халатах, как у Учительницы. Честно говоря, чем больше я думаю об этом месте, тем меньше в происходящем смысла я нахожу.

 Я вскакиваю на ноги, и Учительница недоумённо смотрит на меня. Я огибаю её и зарываюсь лицом к ней в спину.

 "Мамочка", - произношу я.

 Я чувствую, как её замешательство сменяется улыбкой. Она поворачивается, прихватив стул, и крепко обнимает меня. "Что на тебя нашло, милая?" - спрашивает она, гладя меня по волосам. В этот момент она действительно напоминает маму, пусть и совсем немного.

 "Эй, нечестно!" - кричит Эмиль, который явно хочет поучаствовать. Учительница с усмешкой подзывает его к себе и заключает нас обоих в свои объятия.

 Вы на нашей стороне, правда, Учительница? Вы не такая, как все остальные взрослые. Мы можем Вам доверять. Так ведь?

 Я еще глубже зарываюсь лицом в ее хорошо отглаженный лабораторный халат, от которого слабо пахнет лекарствами. Мама пахла совсем не так, и мне интересно, не в этом ли причина того, что я не доверяю ей полностью.

 А может, я просто подозреваю, что в каком-то смысле она совсем не отличается от других взрослых.

 "Вы любите меня, Учительница?" - спрашиваю я.

 "Конечно, Халуа. Я очень люблю и тебя, и Эмиля".

 Тогда будьте на нашей стороне. Не предавайте нас. Защищайте нас!

 Потираясь лбом о её халат, я беззвучно повторяю эти слова в уме снова и снова, пока они не исчезают в бесконечном звуке.

 После вечерней проверки температуры и одной главы сказки на ночь, очередной длинный, скучный день подходит к своему безрадостному завершению. В отличие от меня, Эмиль, кажется, действительно наслаждается здешней жизнью. Он считает проплывающие за окном облака, стучит по случайным клавишам на пианино в углу нашей комнаты и рисует на бумаге для рисования одни и те же картинки, раз за разом. Его не беспокоит, что этот детский дом не похож на те, что были в наших книжках, и он не боится, что может случиться что-то плохое. Вместо этого он абсолютно беспечен.

 Это одновременно и источник беспокойства, и облегчение. Хотя я хочу, чтобы Эмиль был счастлив, иногда меня охватывает паника из-за того, насколько уязвимым он становится, а значит, единственный выход для меня - сохранять бдительность за нас обоих. В идеале я бы хотела отслеживать, какие "занятия" мы проходим каждый день, что едим и пьём, с кем разговариваем и что обсуждаем. Потом я хотела бы записывать все, чтобы не забыть, но не могу, потому что знаю, что за нами наблюдают.

 Вот откуда я это знаю: однажды, вскоре после нашего приезда, я в качестве эксперимента притворилась, что у меня повреждён глаз. Оставшись одна в своей комнате, я гримасничала от боли и тёрла левый глаз, а когда я была рядом с Эмилем или Учительницей, к глазу я не прикасалась вовсе. На следующий день мой левый глаз подвергли тщательному осмотру, несмотря на то что я притворялась только когда в комнате никого не было.

 "Эмиль? Ты не спишь?"

 В полусонном состоянии он бормочет что-то невнятное, и я тянусь, чтобы взять его за руку. Когда мы только попали сюда, нас распределили по разным комнатам. Я сказала им, что мы не можем спать друг без друга, но они мне не поверили. Ситуация наладилась только после того, как я прорыдала всю ночь, и тогда они наконец разрешили нам спать в одной кровати.

 Будь осторожен, Эмиль. Нельзя доверять взрослым.

 Не могу произнести это вслух, потому что кто-то наверняка подслушивает. Но я думаю об этом изо всех сил, сжимая руку Эмиля, и при этом жалею, что не могу сказать это телепатически.

 С самого утра я чувствую себя неспокойно, а когда Учительница говорит, что вместо обычного утреннего урока нам предстоит пройти медосмотр, беспокойство перерастает в страх. Ничего доброго от осмотров ждать не приходится: дети в другом здании исчезали как раз после их прохождения, а нас перевели сюда сразу после нашего. Неужели это же произойдёт и сейчас? Неужели нас с Эмилем собираются оторвать от Учительницы?

 "Что случилось, Халуа? Тебе нездоровится?"

 Учительница обеспокоенно смотрит на меня. Она кладёт руку мне на лоб, проверяя температуру, и мне становится так хорошо, что хочется разрыдаться.

 "Учительница, я..."

 Я почти произношу, что не хочу, чтобы меня куда-то отправляли или что-то со мной делали, но не могу заставить себя закончить фразу. Какая-то маленькая часть меня по-прежнему не доверяет Учительнице, даже после того, как я назвала её мамой и позволила ей утешить меня. Я просто не уверена, что могу ей в этом признаться.

 Осмотр начинается с анализа крови, который не представляет собой ничего особенного. Это лишь немного больно, но вы можете точно знать, что вас ждёт. Однако, когда мне приклеивают холодные присоски по всему телу и подключают к аппарату, я начинаю терять самообладание, а когда меня запихивают в странную механическую коробку, думаю только о том, как сильно хочу сорвать с себя всё и с криком выбежать из здания. А Эмиль тем временем продолжает улыбаться и напевать себе под нос, как будто получает удовольствие от жизни.

 Как раз в тот момент, когда мне уже кажется, что больше не смогу выдержать ни секунды, осмотр заканчивается. Обычно в этот момент нас отправляют обратно в палату, но как только они снимают все присоски и провода, мне приказывают пройти в соседнюю комнату, даже не дав переодеться в халат. Что ещё хуже, я замечаю, что Эмиля рядом нет.

 Я останавливаюсь, потому что ситуация совсем мне не по нраву, однако женщина в белом халате открывает дверь и проталкивает меня внутрь. Она грубовата - совсем не как Учительница, - и не успеваю я оглянуться, как оказываюсь в большой комнате со странными узорами на полу и стенах. Посреди помещения стоит единственный стул, вокруг которого собралась толпа взрослых. Один из них говорит мне сесть, и прежде, чем я успеваю что-то сказать, другой подхватывает меня и усаживает на стул. Он металлический и холодный.

 "Не хотелось бы тебя тревожить," - начинает один из взрослых, - "но во время осмотра мы обнаружили у тебя серьёзное заболевание".

 Звучит мягкий голос, но кто из взрослых говорит, определить не удаётся. В какой-то момент на меня надевают повязку, а когда я пытаюсь её снять, то обнаруживаю, что мне сковали руки и ноги.

 "Необходимо провести хирургическую коррекцию, пока не стало слишком поздно".

 Это ложь. Со мной всё в порядке. У меня ничего не болит. Я не кашляю, не температурю, у меня не болит живот. Я в полном порядке.

 "Где Эмиль?" - спрашиваю я.

 "Мы отправили его обратно в вашу комнату, чтобы предотвратить распространение инфекции. Он в порядке, уверяю. Не стоит беспокоиться".

 О, но о заражении я беспокоюсь в последнюю очередь. Мне нужно спасать его, и спасать его нужно немедленно. Я изо всех сил зову Эмиля, но тут же впадаю в отчаяние: никто из них не пытается закрыть мне рот, значит, мой голос не слышен за пределами комнаты.

 Я чувствую запах антисептика. Я чувствую холодное прикосновение к руке, затем болезненный укол. Мне что-то вкололи. Этого достаточно, чтобы я на мгновение перестала кричать, и тут же обращаю внимание на то, о чём говорят взрослые.

 "Она уже шестая? Надоело избавляться от подопытных".

 "Я уверен, что в этот раз мы всё сделаем правильно".

 "Если мы сможем сохранить в ней хоть немного разума..."

 Погодите, я шестая? Шестая в чём? И что это они пытаются сохранить?

 "Если она не справится, у нас ещё есть её брат. Как родственник, он должен стать подходящей заменой".

 На этих словах в моём теле кровь не просто стынет в жилах, она замерзает. Они собираются убить нас - они собираются убить Эмиля.

 Спаси нас, Учительница. Спаси Эмиля!

 Но стоит мне только произнести это про себя, тьма сгущается и поглощает меня целиком.

 Я слышу голос, произносящий моё имя. Этот голос не принадлежит ни маме, ни папе, ни Эмилю, ни Учительнице, а значит, это кто-то из других взрослых. Боже, как же я устала от этих дурацких уроков. По крайней мере, они лучше, чем медицинские экзамены, которые...

 Постойте. Разве сегодня у меня не было медосмотра? Да, а потом я вернулась в свою комнату и... Нет, я не вернулась. Я не могла вернуться! Я не могла!

 Память возвращается, и я просыпаюсь, задыхаясь. Я всё ещё нахожусь в комнате со странными узорами на полу и стенах, но теперь здесь что-то изменилось.

 "Халуа? Слышишь меня?"

 Я поворачиваюсь к источнику голоса, но там никого нет.

 "Сюда".

 Теперь голос доносится с другой стороны, но когда я поворачиваюсь, там тоже никого нет. Очевидно, я слышу их голоса, но не вижу их. Как только я осознаю это, то сразу же замечаю, что изменилось в комнате.

 "Невероятно! Процедура прошла успешно!"

 Не обращая внимания на голоса, я смотрю вниз и вижу, как далеко находится пол. Неудивительно, что комната кажется странной! Первая мысль - меня усадили на какой-то высокий предмет, но потом глаза мои останавливаются на паре скелетных ног, похожих на что-то из учебника анатомии, и я понимаю, что ошиблась. Я вижу руки цвета засохшего дерева и туловище, разглядеть которое не удаётся, из-за чего-то намотанного на него.

 На что я смотрю?

 Я протягиваю руку, намереваясь убрать то, что замотано вокруг туловища, и тут же замираю, потому что как только я это делаю, руки шевелятся. Они двигаются. Я медленно поднимаю руки, и странные руки делают то же самое. Я раскрываю ладонь и сгибаю пальцы один за другим, наблюдая, как костяная рука копирует каждое моё движение.

 Нет. О нет. Не может быть.

 Голос из ниоткуда снова говорит что-то вроде "Экспериментальное оружие номер 6", "надежда человечества" и прочую подобную чепуху, но мне это неинтересно. Я пытаюсь встать на ноги и понимаю, что не могу пошевелиться, и тогда всё окончательно встаёт на свои места: обёртка окутывает меня, а эта штука - моё тело.

 Нет! Это не может быть правдой! НЕ МОЖЕТ!

 Неистово борясь со своими узами, я изо всех сил дрыгаю руками и ногами. Я хочу сбежать из этого места, из этого тела. Голос из ниоткуда меняется, приобретая более успокаивающий тон, но мне на это наплевать.

 Заткнись! Заткнись заткнись ЗАТКНИСЬ!

 Я со всей силы бьюсь о стену, отчего по её поверхности пробегают трещины. "Прекрати!" - приказывает паникующий голос, но я не собираюсь подчиняться. Я снова бросаюсь на стену, а боль и гулкое эхо рассеивают последние сомнения в моей голове. Это моё тело. Эти чудовищные руки и ноги теперь принадлежат мне.

 Подношу дрожащие руки к лицу и осторожно прощупываю его. Моментально понимаю, что то, что меня там ждёт, - это не то лицо, к которому я привыкла, а может, даже и не лицо вовсе. Единственное, что я знаю наверняка, - я больше не человек.

 Я больше никогда не смогу увидеть Эмиля. Если он посмотрит на меня, то с криком убежит. Он всегда был слишком пугливым.

 Мысль об Эмиле напоминает мне о словах, которые я слышала перед процедурой, о том, что "родственник может оказаться подходящей заменой". Человек в белом халате также сказал, что я шестая, а голос минуту назад назвал меня Экспериментальным оружием номер шесть. Всё это означало, что они уже сделали то же самое с пятью другими детьми, возможно, даже с теми, кто исчез в другом здании. Да и вообще, наверняка любого ребёнка, которого они сочтут подходящим для экспериментов, изолируют и переводят в другое здание. Но, видимо, я особенная. Я - первый успех. Я стану прототипом для всего будущего экспериментального оружия, а поскольку мой брат-близнец подходит для этого не меньше, чем я, значит...

 Перед глазами мелькает лицо Эмиля - его невинное, послушное лицо. Я понимаю, что должна спасти его, и эта мысль наполняет меня дикой, необузданной силой.

 Я вырываюсь из оков и поднимаюсь на ноги. Пинком открываю дверь в углу комнаты, но моё новое тело слишком велико, чтобы пролезть в отверстие в человеческий рост, поэтому колочу в стену рядом с ней. Раздается сигнал тревоги. Металлические ставни начинают сползать по стенам. Но когда я инстинктивно протягиваю руку, чтобы остановить их, какая-то невидимая сила резко отталкивает меня. Должно быть, они обладают каким-то особым защитным свойством, и это напоминает мне о том, что я теперь оружие - монстр, обладающий такой силой, что может пробить стены из прочного камня.

 Вряд ли кто-то будет настолько глуп, чтобы создать подобную штуку, не приняв мер предосторожности: диких животных нужно держать на цепи и в клетке.

 Внезапно в комнате становится темно, поскольку они выключили свет. Сигнализация замолкает, и комната погружается в тишину. Убедившись, что меня удалось сдержать, они отменили тревогу. Я снова тянусь к ставням и вижу вспышку голубых искр, отталкивающая сила проходит сквозь всё тело. Но я не сдаюсь. Я буду защищать Эмиля, несмотря ни на что. Я не позволю себе его бросить!

 Из каждой части моего тела доносятся скрипящие звуки, сквозь тело проходит острая боль. Мир становится белым, и я чувствую, как что-то набухает и лопается глубоко в моей душе. Но как только это происходит, я вдруг становлюсь лёгкой, как облачко. Отталкивающая сила исчезла, и я могу свободно двигаться, а мир больше не тёмный и не ослепительно белый, а вполне нормальный.

 Снова начинается тревога. Чувства возвращаются. Стена рухнула. Я вырываюсь наружу, но никто не собирается меня останавливать; скорее всего, они и представить себе не могли, что я выберусь из комнаты. Возможно, они даже не предполагали, что мне удастся сорвать с себя путы - я помню панику в голосе диктора, когда он приказывал мне остановиться.

 У выхода из прохода ждут ещё одни ставни, но по сравнению с предыдущими они словно сделаны из бумаги. Ударом ноги я отправляю их в полёт и продолжаю свой путь. Нужно уничтожить этот объект и всё, что находится внутри. Это единственный способ помешать им превратить Эмиля в монстра. Я должна избавиться от всего, что связано с программой экспериментального оружия.

 Во мне нарастает неистовая сила. Стоит мне высвободить её, и она проявляется в виде лезвий, разрубающих всё на своём пути. Взгляд на стену вызывает шар пламени, который сжигает стену дотла. Теперь я могу просто пожелать, чтобы вещь была уничтожена самым невероятным образом, и это произойдёт. Потеряв себя, я, кажется, обрела нечеловеческую силу - но против кого именно они собирались её использовать? И неужели они думали, что, дав такую силу послушному ребенку, они смогут распоряжаться ею сами?

 Взрослые в белых халатах бегут сквозь дым и обломки в поисках спасения, но я не позволяю ни одному из них спастись. Хватая каждого встречного, сжимаю до хруста, как перезрелый фрукт. Но где же Эмиль? А Учительница? Могла ли она привести его в безопасное место? Нет, она бы этого не сделала. Учительница знает, что здесь происходит; она растила нас, чтобы превратить в монстров. Она просто ещё один взрослый, выполняющий роль доброго воспитателя, на которую её назначили.

 Мгновение спустя я поворачиваю за угол и вижу, как она стоит передо мной в таком знакомом белом халате, и вдруг вспоминаю, как сильно я хотела ей доверять. Вспоминаю, как мне было приятно слышать, что она меня любит, и как я наслаждалась её голосом, когда она читала нам.

 Она открывает рот. Закрывает его. Открывает снова. Похоже, она произносит моё имя. Похоже, она просит прощения.

 Но я не принимаю извинений.

 Кажется, я теряю себя в гневе. Как будто меня разрывают на части. Как будто что-то пытается меня уничтожить. Я выпускаю всё, что у меня есть, отправляя сверкающий белый халат в полёт по комнате, чтобы он обрёл новую жизнь в виде красного пятна на стене.

 Обманщица! Я ненавижу тебя!

 Я плачу. Я кричу. Не слышно ни звука, не падают слезы, но я всё равно продолжаю. В какой-то момент своего буйства я вижу собственное лицо, отразившееся в куске закалённого стекла. Это шар с красными глазами, я ожидала увидеть именно такого монстра. Но, как ни странно, оно кажется мне не печальным, а комичным. Это лицо - не источник моей печали или слёз.

 Беги, Эмиль. Беги куда-нибудь подальше, туда, где нет взрослых в белых халатах. Туда, где нет Учительницы. Беги туда, где вообще никого нет.

 Сколько времени прошло? Кажется, что с момента моего пробуждения в этом теле прошло несколько дней, но в то же время будто прошло лишь несколько секунд. Вокруг - одни развалины, куда ни глянь. Сколько ещё мне придётся уничтожить? Столько, сколько понадобится?

 "Халуа".

 Это голос Эмиля, и сначала я думаю, что мне почудилось: как он мог назвать монстра этим именем? Но когда я поворачиваюсь и смотрю, то точно вижу его. Он протягивает мне руку, на его лице - нотка грусти. И, забыв о том, кем я стала, я бегу к нему и начинаю рыдать, говоря ему, что нам нужно бежать, что нам нужно найти место, где мы вдвоём будем в безопасности.

 По крайней мере, именно это я и собиралась сделать. Но мои ноги не двигаются. Каким-то образом они превратились в камень. И не только ноги, но и всё тело. Оно превратилось в камень. Я понимаю, что могу освободиться от этого окаменения, если захочу; оно не очень сильное. Но вместо этого...

 "Халуа, мне..."

 Эмиля, как и меня, превратили в оружие. Его тело не изменилось, но он получил ужасные глаза, способные превратить в камень всё, на что он посмотрит. Теперь я понимаю, что не смогла спасти его - не справилась с единственной задачей, которую желала выполнить больше всего на свете. Это заставляет чувства вернуться. Они разрывают меня на части. Сбивают с толку. Это гнев? Печаль? Не знаю.

 "Мне очень жаль".

 Всё в порядке. Теперь это уже неважно.

 Я улыбаюсь, или, по крайней мере, мне так кажется, что улыбаюсь, ведь моё лицо уже превратилось в камень, и я не уверена, что оно вообще способно улыбаться. Важно лишь осознание того, что моё существование как человека скоро закончится. Интересно, какие цвета будут сниться мне, когда я превращусь в камень?

 "Мне жаль, Халуа. Но они говорят, что ты слишком могущественна. Они говорят, если я не запечатаю тебя, ты будешь слишком опасна".

 Мне больно видеть тебя таким, Эмиль. Поэтому, пожалуйста, сделай это. Не дай мне больше проснуться.

 Последнее, что я слышу, - как Эмиль зовёт меня по имени, а потом и это исчезает, и я погружаюсь в холодную и неумолимую дрёму.